Хроники неотложного - Страница 42

К оглавлению

— А этаж?

— Двенадцатый.

— Чего там?

— Нарушняк, похоже, у бабушки.

— Вовремя.

— Не говори. Поехали, Жень.

Че болтает.

— Марик когда-то у нас работал. Обожает у тигрятников петь, особенно когда там вцепившись в решетку стоят. Встанет и поет. Высоцкого, например:

Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата-а-а,
даже не знаешь, куда на ночлег попаде-е-ешь… —

или стихи читает:

Оковы тяжкие падут,
темницы рухнут, и свобода
вас примет радостно у входа,
и братья меч вам отдадут.

Из-за Лехи ушел — несколько лет по ней сох.

— А она?

— А она была холодна, как Снежная королева.

Он вздыхает.

— Э-хе-хе, Леха-Леха… каких людей теряем. Она работает сегодня?

— Угу.

Лариску все-таки доломали, заставили по собственному уйти. На неотлоге сейчас трудится, у себя где-то.

— Давай позвоним ей?

Че с новогодней премии купил дорогой мобильник и теперь играет с ним до умопомрачения: накачал мелодий, поназаписывал всякой дряни, и всякий раз, когда ему дурным голосом сообщают о прибытии очередной эсэмэски, бурно радуется, как кретин в луна-парке.

— Хочешь — звони.

Он набирает номер, долго треплется с ней ни о чем.

Все то же самое: ты где? как дела? вызовов много? чего-нибудь было? а-а-а, у нас, помню, тоже такая фигня была… Peoplearestrange. Выкладывать кучу денег только за то, чтобы регулярно докладывать, где ты?

— У нас? Без заезда… Не, встретить дали… Час примерно… Я? С Джексоном, Веней и Настенькой…

И показывает мне: говорить будешь?

Нет.

— Ладно, пока… Непременно.

Складывает машинку.

— Тебе привет… Ты чего такой?

Я киваю на сотовый:

— Не мое это дело, старик, но лучше б ты на коралловый риф свой слетал. И Новый год в ночном погружении встретил. Знаешь примету?

Задел. За живое задел. Пожалуй, даже резанул по живому.

— Ч-черт, мне и в голову не пришло…

Расстроился. Очень. Как-то даже осунулся сразу.

— Ч-черт! А ты тоже хорош — взял бы да и подсказал.

Возьмет сейчас трубку и выкинет за борт, с него станется.

— Ладно, еще не поздно. Отнеси обратно — через неделю туры в Египет за бесценок пойдут.

— Да, но с приметой-то я пролетел. Блин, какая идея! Зараза ты, Вень, честное слово…

* * *

Старушка возится на полу, словно налим в тазу. Неврологии у нее нет.

— Гипует старая. Насть, ты глюкометром пользоваться умеешь?

— Нет.

— Феликс, покажи.

Че извлекает из кармана прибор и ловит бабульку за палец.

— Сначала надо добыть капельку крови.

Он колет бабку в концевую фалангу, отчего та вдруг пронзительно верещит. Мы вздрагиваем. Продолжая визжать, бабка остервенело выдирается и, когда Феликс ее отпускает, умолкает.

— Фиги, легкие у старушки! Смотри: нажимаешь сюда, капаешь, ждешь. Вот, пожалуйста — один-пять. Норму сахара знаешь?

— Четыре?

— Примерно. Три с половиной — шесть. Что в таких случаях делаем?

— Глюкозу.

— Молодец! Набирай шестьдесят.

Настенька вытаскивает три двадцатикубовых баяна.

— Стой-стой-стой, двух хватит. Введешь один, отдашь мне, пока вводишь второй, я набираю первый, понятно?

Пока Настенька набирает, Че закатывает бабке рукав.

Потом, сев к ней спиной, зажимает в своей подмышке ее руку и, ухватив за запястье, командует:

— Давай.

Почувствовав укол, старуха воет сиреной и, извиваясь, словно минога, вырывается, суча ногами и колотя Феликса по хребту свободной рукой. Настенька пугается, порет вену и выдергивает иглу. Из дырки, в силу плохой свертываемости, фигачит кровь, и, в довершение, на площадку вылезает стая жильцов.

— Вы что, сволочи, над старухой издеваетесь?

— Мы не сволочи. — Я сижу у бабки на ногах и, надавив ей на плечи, прижимаю к полу. Феликс держит одну руку, я другую. — Ей надо сделать укол, а она не дает… набирай сразу шестьдесят… восемьдесят набирай.

— И баян без иглы дай.

Бабка перестает подскакивать и всю энергию вкладывает в ор. Исхитрившись, Че одной рукой фукает ей под язык двадцатник глюкозы. Секунда — и мы с ног до го ловы оказываемся в липких каплях концентрированного раствора.

— Беспонтово, Вень, обратно выплевывает. Настя, блин, ты быстрее можешь?

Настенька уже набрала две двадцатки и заканчивала набирать третью.

— Куда ж вы такую дозу-то лошадиную?!

Понеслось.

— Пожалуйста, не мешайте нам. Если не можете это видеть — уйдите.

Феликс, освободив руку, зажимает бабке рот.

— Да люди вы или нет? Фашисты!

С нижнего этажа подошли:

— Вы чё …ляди творите? Совсем о…ели?

Все, попали: их много, они пьяные, и они ни…уя не понимают.

— Так, б…, отлезли все от нее! Отлезли, я сказал! Чё вылупилась, коза?!

Настенька медлит.

— Коли, Настя. Да коли же, ептать!

Они — совки. Они делают евроремонты и ездят в дорогих иномарках, но они — совки. Никто из них не решится перейти от слов к делу, все будут ждать, когда начнет кто-то другой, а до этого они будут стоять над душой и бычить. Объяснять бесполезно. Надо сцепить зубы и молча делать свою работу, тогда на этом все и кончится — по…дят да разойдутся. А сорваться, ответить — значит дать им то, чего они добиваются: casusbelli. Бабку эту они в гробу видели, им нужно что-то, что задело бы их лично, а сочтя себя оскорбленными, они, когда их много, они пьяные и ни…уя при этом не понимают, могут полезть в драку.