Хроники неотложного - Страница 46

К оглавлению

Я протягиваю ему пачку, там еще остается штук пять.

— Держи. Оставь себе, у меня еще есть.

— Спасибо.

С наслаждением затягивается.

— Чего домой не идешь?

— Не пускают.

— Как это не пускают?

— Пока доктор не выпишет, охрана не выпустит.

— Так вас же больше — собрались в кучу и вышли: только троньте, гады!

— А паспорт?

— Вечером заберешь. На крайняк другой сделаешь. Напишешь заяву: так, мол, и так, прое…ли мой документ в больнице — прошу выдать новый.

— Да ну, париться еще…

— Тогда жди. Глядишь, к полудню и выпишут.

Им даже ссадины не обрабатывали, просто стаскивали, как падаль, в тигрятник, а они выйти боятся. Сидят, плевки терпят.

Ну, вам же сказано — ждите! Врач освободится, придет.

А я бы и в одиночку ушел. Взял бы, к примеру, ведро в смотровой, и на выход.

Стой! Куда?!

А девчонки-сестрички попросили мусор вынести — умаялись за ночь, бедные… И только меня и видели. И пес с ним, с паспортом, что я, по улицам без него не ходил?! А эти… Послал же бог земляков — никто решение принять не способен, не услышат «пассажирам покинуть корабль», так и утонут на хрен!

* * *

— Жень, дай в кассетах поковыряться, а то погрустнело.

«Йес», «Джетро Талл», «Ти Рекс»… О, то что надо! AC/DC, «Дорога в ад».

— Давай на всю катушку.

Хорошо, бодрит. Хандры как не бывало. Мы с Че орем и отбиваем ритм по коленкам.

I gonna highway to hell, та-ра-та-тара-там, high-way tohell!

Джексон улыбается, Настенька форточкой отгородилась, только зря — децибелы все равно пробивают. Я кричу:

— Я однажды ее под аккомпанемент кельтской арфы слышал.

— Чего?

Делаю тише.

— Я говорю — слышал, как эту вещь девушка под кельтскую арфу пела.

— Где?

— В Копенгагене. Я там две недели играл, на Строгете — это улица пешеходная, вроде Арбата. Со всем уличным народом закорешился: эквилибристы, файрмейкеры, музыканты, мимы… Славное время было! Сам играл, других слушал… тусовался, короче.

— Нормально наигрывал?

— Крон триста в день. Сорок евро примерно.

— А ночевал где?

— Где попало. На газоне, в церковном садике, в парке палаточку ставил… Однажды, по обкурке, на ступенях Дворца правосудия заснул, в спальнике.

— Менты не трогали?

— За что? Я ничего противоправного не совершал. Наоборот, спал, никого не трогал. Один только раз меня полицейские разбудили: монинг, плиз сорри, рабочий день начался, сейчас люди на работу пойдут, а вы им проход загораживаете. Вежливо, с улыбкой, не пыром по почкам, как у нас, а легонечко по плечу: тук-тук-тук. Еще и кофе предложил.

— Врешь.

— Век Шенгена не видать!

Джексон завистливо вздыхает:

— Ёханый бабай, это где ж я сорок лет прожил-то, а? Тюрьма народов, блин, милицейское государство.

— Полицейское, ты хотел сказать.

— Милицейское, Феликс. Это гораздо хуже.

— Ничего, Жень, недолго осталось.

— Так ты про кельтскую арфу начал рассказывать…

— А-а. Короче, там пара поляков была: он на гитаре, она на арфе. Как она пела, мужики! Голос — как у Дженис: наждачный, хриплый, прокуренный; сами в фенечках, типа из ролевых игр; сидят, играют, а вокруг народ полукругом. Cry, Baby, Buffalo Soldier, Highway To Hell — врубись, какой саунд был?

— Да-а.

Джексон притормаживает на красный и тут нам врезают сзади. Бьемся затылками, Че с Женькой выскакивают на улицу, я следом. Распахиваю дверь в салон — Настеньку сбросило на пол: стоит на четвереньках, но с виду целехонька.

— Жива?

— Жива.

Хорошо, что Феликс второе сиденье поднял.

— Нигде ничего? Головой не билась?

— Нет, все в порядке.

Мужики несут матом. Тот, что за рулем, лыка не вяжет. Пытается вылезти из машины.

Вызываем ГАИ. Те возникают немедленно, из воздуха, безо всяких там компьютерных спецэффектов. Берут ксиву — полкан с таможни. Значит откупится, гад. Обоюдку пришьют.

За нами приезжают. Перегружаем все барахло. Джексон ругается и курит. Он теперь на станцию минимум через час попадет. Самое обидное, что до нее рукой подать, триста метров по прямой.

— Скажи Гасконцу, чтоб на трубу мне сейчас звякнул.

— Скажем.

* * *

1 января, утро. Население спит, и до полудня затишье. Те, кто уже отработал, смакуют заслуженный отдых; те, кто заступил, предвкушают часок-другой сна, а пока что все выпивают и закусывают. Разговор, естественно, о ДТП: кто, когда, с кем.

— …вываливаемся на Выборгскую, орем, мигаем — первый ряд встал, второй встал. Подъезжаем к разделительной, ждем, пока встречные остановятся. И тут из третьего ряда прилетает чмо и в борт нам — бах! Пациент на полу, мы сверху, свидетели телефоны оставили, и все равно обоюдку нарисовали. Аркадий с тех пор ни мигалок не включает, ни сирены: даже не заикайтесь, говорит, только по правилам — пусть уж лучше один погибнет, чем все.

Ленка Андреева откидывает волосы, демонстрируя шрамик на лбу.

— Генка, помнишь? Еще на РАФах работали. Вылетели через лобовое, как птички.

— Еще бы. Я тогда ребра сломал, Ленка рожу изрезала…

— Сам ты рожа!

— Лицо-лицо. А Алехиной хоть бы что — в кресле спала, спиной по ходу.

— Я потом на два косметических шва полгода работала.

Вот за что скорую любишь: за треп между вызовами, за то, что с полуслова врубаются, за то, что равны все на линии. Молодой приходит и, если компанейский и не ленивый, ему сразу: садись одесную! Только ради этого сюда и возвращаешься.

— Как отработали?