— Они правы. Без денег далеко не уедешь.
— А вот посмотрим.
Следующему я голоснул по-западному, большим пальцем, и тот, крутанув руль, припечатал легковушку к обочине.
— Путешественники?
— Путешественники.
— Садись. Куда едете?
— В Алушту, а оттуда на Демерджи.
— До Малореченского, идет? Полдороги примерно.
— Конечно.
Тронулись.
— А я смотрю — не по-нашему голосуют, значит, думаю, автостопщики, по телику видел. Москвичи?
Я посмотрел на нее в зеркало. Она отвернулась.
— Питерские.
— Давно путешествуете?
— Да не очень.
— Поня-а-атно. Где были?
— Коктебель, Кара-Даг, Судак, Новый Свет.
— А сейчас, значит, на Демерджи?
— Нуда.
Он запустил руку в карман позади сиденья.
— Держи.
Бутылку пива ей, бутылку мне. «Оболонь. Свiтлое». Вкусное, ледяное.
— На Демерджи, а потом?
— В Симферополь, горами, — На Демерджи советую через Джур-Джур идти.
— А это что?
— Джур-Джур? Водопад. Село Генеральское. Я сам оттуда, могу подвезти. От него на Демерджи тропа начинается — к вечеру будете. Хотите?
— Еще бы. — Я поднял глаза на Яну. Она упорно отводила взгляд, словно кондуктор от проездного. Ну, бука!
Море перемещалось: опускалось, поднималось, возникало перед глазами и уползало далеко за спину. Уши закладывало. Шоссе петляло, складываясь пополам; обочина обрывалась в рыжую вертикаль; деревья внизу казались нестрашными щеточками. Впереди, ощупывая серпантин, осторожно переваливался автобус. Навстречу ему, отдуваясь, полз еще один. Между ними, оскорбительно и небрежно, протискивались легковушки. Некстати взявшийся лесовоз пытался спускаться, виновато мигая пыльными стоп-сигналами. От него держались подальше — прицеп с кипой досок доверия не внушал. Над гудроном мерцало прозрачной дрожью, дорога на взлете упиралась в ультрамарин, белевший в голубой дымке маленькими кубиками Алушты. В окне пел ветер.
— В отпуске?
— Не, по больничному закосили.
— А где работаете, если не секрет?
— Фельдшерами на скорой. — Я протянул руку. — Феликс.
— Равиль.
— Очень приятно. А это Яна.
Ей не понравилось, я почувствовал. И пиво свое она тоже не откупорила. Горда!
— И как у вас на скорой, Феликс, нормально платят?
— Когда у нас нормально платили, Равиль? Дважды в месяц перед государевой ширинкой на колени встаем.
— Оттого, наверное, и попутками путешествуете?
— Конечно.
— И у нас то же. Пашешь тут, пашешь…
Благородным разговоры смердов досадны — Яна скучала. Равиль поиграл кнопками, поймал станцию. В эфире, мучая «Поручика Голицына», надрывался Малинин. Тоже, говорят, князем заделался, страдалец.
Нырнули с горы, повернули и опять в гору, по-над рекой и чайными полями. Справа, прямо из леса, вырастало плато: голый камень отвесных сбросов, пологие скаты, зелень листвы у подножия.
— Это что?
— Где? А-а, Караби. Караби-Яйла.
— Подняться можно?
— Можно. От Джур-Джура. Направо на Караби тропа, налево на Демерджи.
Въехали в село. Тормознулись.
— Все, ребят, вам прямо. Мимо не пройдете.
— Спасибо, что подвезли.
— Да не за что. Давайте, путь добрый.
Отошли.
— А вы говорите — не уедем. — Я хотел ее хоть немного расшевелить. — Вспомните, как много есть людей хороших — их у нас гораздо больше, вспомните о них!
Улыбнулась, и то хорошо.
У реки стояли автобусы. Прыгая по камням, мы пересекли ручей и вошли в лес. Навстречу шли экскурсанты с «мыльницами» и борсетками. Местные тетки продавали непонятные вкусности. Водопад был слышен издалека.
Из-за перегиба, закручиваясь, вылетала широченная завесь и, потеряв инерцию, тяжко ахала вниз. Плавала пена. В сторонке, журча, ниспадали витые косы. В воздухе висела водная пыль; мох на камнях сочился крупными каплями. Девчонка в купальнике, расставив руки, отважно приближалась к каскаду; волосы облепили плечи тяжелыми снопами. Достигнув мейнстрима, она завизжала и сунулась под холодный поток. Струи разбивались; кожа поблескивала. Посмеиваясь, ее снисходительно фотографировали.
Мы умылись в сторонке. Яна протянула палец, и я выдавил ей на подушечку полоску пасты. Почистили зубы, набрали воды.
— Идем? А то холодно.
Она кивнула. Поднимаясь, мы слышали новые взрывы восторженного, аттракционного визга.
Никого. Тропа взбиралась по склону, верхушки деревьев сползали вниз. Мы шли, упираясь руками в бедра. Свитера ехали поверх рюкзака. Я шел сзади, вдыхая запах ее пота пополам с остатками духов.
— Дойдем до тех деревьев и отдохнем.
Она подняла голову — оценить расстояние.
— Хорошо.
Королева туарегов: гордость, достоинство и осанка. Мой сарказм, настоявшись, переходил в сдержанное уважение.
Сели. На ее висках сохли прозрачные капли. Я вытащил бутылку, протянул ей.
— Я умоюсь?
— Угу.
— Полейте, пожалуйста.
Вырез майки, загорелые плечи, грация острых лопаток. Струйки воды на тонких плечах.
— Еще?
— Спасибо, достаточно.
Я свернул нам по самокрутке. Прикуривая, она коснулась моей руки. Под ложечкой екнуло. Адреналин вцепился в лицо и, словно перед экзаменом, заныл в горле. Согнутые в коленях ноги, гладкие, полуприкрытые белым голени. Тоненькие сухожилия и ссадина на лодыжке. Тенниски уже слегка обносились: мыски сбиты, за шнурок зацепилась лапкой хвоинка.
— Я сейчас вернусь, Ян.
Она прикрыла глаза.